Игумения Арсения (Воспянская)
Я не знаю, как остальные,
но я чувствую жесточайшую
не по прошлому ностальгию —
ностальгию по настоящему!
Андрей Вознесенский
Чем нас так притягивает детство, почему не отпускает от себя? Трафаретный ответ — беззаботностью — явно неверен. Нет ни одного беззаботного ребенка. Просто его заботы другого социального масштаба, но для него они могут быть чрезвычайно важны. Тогда что же?
Когда нам трудно (например, во время болезни), мы становимся слабыми, нуждаемся в заботе, сочувствии, как будто отчасти снова становимся детьми. Временно регрессируем, как говорят психологи. А когда нас одолевают насущные проблемы взрослой жизни, с тоской вспоминаем детство и сожалеем, что нельзя из трудного настоящего убежать в прекрасное детское прошлое. (Или в не очень прекрасное — чтобы ещё что-то доказать, с кем-то поквитаться.)
Впрочем, так ли это невозможно? Да и пребываем ли мы в настоящем вообще?
Этот вопрос перестанет удивлять, если мы проследим содержание наших мыслей на протяжении хотя бы какого-то времени. Поразительно, чего там только нет! Обрывки вчерашних разговоров, бесконечное прокручивание реальных или воображаемых сцен, фантазии о будущем, воспоминания о прошлом и так далее. Если мы что-то с увлечением рассказываем, можем ли вовремя остановиться? Отдаём ли себе при этом отчёт в своей позе (часто напряжённой или даже нелепой), можем ли быть уверены, что все слушают нас со вниманием, или ничего не замечаем вокруг? То есть насколько мы присутствуем в ситуации?
Честные ответы на эти, казалось бы, малозначительные вопросы, могут показать нам, что мы почти никогда не осознаём себя, не проживаем свою жизнь, а только как бы слегка её касаемся. Или, как говорил философ А. Ильин, происходит наше «частичное самовложение в жизнь». Физически мы живём, но с единственно возможным временем жизни, с настоящим, не совпадаем. Мы всё больше в прошлом или в будущем, или ещё где-нибудь.
Это означает, что время нашей жизни идёт, а нас в нём нет в буквальном смысле! Тогда кто же за нас принимает решения, кто общается с людьми, воспитывает наших детей? И главное — кто вместо нас в той, без нас, жизни предстоит перед Господом?
Психологически время непоследовательно и нехронологично в том смысле, что для нас прошлое и будущее виртуальны, абстрактны. Их нет на самом деле, это принадлежность нашей памяти или воображения. Оно и не линейно, ведь мы не можем, как на дистанции, вернуться назад или побежать быстрее вперед, не можем остановиться. Для нас время — это единственный момент настоящего, это сейчас, сию минуту.
Попробуем хотя бы 60 секунд чувствовать себя в настоящем, осознавать себя. Не улетать мыслями никуда от ситуации, в которой находимся, а говорить, отслеживать реакцию слушателей, при этом слышать все звуки вокруг и отдавать себе отчет в своей позе. Или хотя бы одну минуту молиться, углубляясь в каждое слово, не рассеиваясь. Думаю, мы быстро убедимся, что это очень трудно, это требует умения, навыка, своеобразной тренировки.
Но присутствие в жизни невозможно просто натренировать. Вернее, этого совсем недостаточно для настоящего бодрствования и трезвения. Иначе всё духовное делание и личностный рост свелись бы к такой психологической гимнастике.
Важно понимать, зачем стремиться в настоящее. Теперешний момент ценен тем, что только находясь в нём, только в эту самую минуту мы реально можем что-то действительно совершить, что-то изменить в себе, а значит, в своей жизни. (Не в прошлом или будущем — там всё только в воображении.) Можем, если мы способны присутствовать в этом моменте, конечно.
Иначе всё делается за нас нашим бессознательным. Например, известные выражения: «себя не помнит» или «вышел из себя» — совсем не метафоры, а абсолютно точные определения нашего бессознательного состояния, нашего безвременья. Мы действительно выпадаем из реальной жизни, именно себя не помним, а помним только свою обиду, когда в гневе кричим на кого-то. Или в такой же ситуации выходим из себя, оставляем себя без нас, пустыми, безжизненными, вне времени.
Выходит, что отрицательные эмоции, как и всё другое, что уводит нас от нас самих — беспомощное фантазирование, поиски «справедливости», тщеславное «помогание» другим, «устройство» чужих жизней, пустая болтовня, неспособность самостоятельно мыслить, совершать настоящие поступки, стремление к лидерству любой ценой — суть трагические барьеры между нами и нашей единственной и уникальной жизнью. Вообще, всё худшее в жизни случается с нами только бессознательно, тогда как человеческое в нас не срабатывает само, автоматически, а требует сознательных личностных усилий.
Значит, чтобы совпасть с собственной линией жизни, надо изменить единственное, что мы в силах изменить — себя самих, то есть надо увидеть эти барьеры и убрать их. Но изменять, совершенствовать себя, да и просто что-то реально делать мы можем только в настоящем, осознавая себя. Можем — если хотим, конечно.
Парадокс в том, что часто нам «не выгодно» быть в настоящем, потому что мы не хотим, боимся видеть себя реально, не хотим брать на себя ответственность за обстоятельства нашего бытия. Вот бессознательно и бегаем от него, то впадая в прошлое, то мечтая о будущем, или просто не помня себя в своих страстях и страстишках.
Почему об этом важно говорить именно в связи с детством? С одной стороны, детство — постоянно действующее в нас мысленное убежище от взрослых проблем. (Кстати, ностальгия по нему, желание снова там оказаться — надежный симптом наличия этих самых проблем.)
С другой стороны, практически все преграды между нами и нашим сознанием, то есть между нами и нашим настоящим (иными словами, наши комплексы) — родом из детства. А всё, что пришло к нам оттуда — и хорошее, и плохое, — мы считаем неотъемлемой частью нашей личности, собственной сутью. И держимся за это иногда сильнее, чем собственно за жизнь. Этим часто и привязывает нас детство, причём гораздо крепче, чем нам кажется. Поэтому так трудно осознание этих комплексов, а тем более, их преодоление.
Взрослым быть нелегко. Хотя бы потому, что зрелость — это не количество как-то прожитых лет, а способность осмыслять и совершенствовать себя, это подлинное существование. Взрослым быть трудно. Но у нас нет выбора, если мы хотим утвердительно ответить на гамлетовский вопрос. Поскольку быть, существовать означает также не сдаваться ничему, что держит нас фактически за спиной у самих себя (блаж. Августин), ничему, что уводит нас из самого лучшего, единственного места нашей жизни, где мы можем быть собой, где мы можем быть с Господом, — из настоящего.
